Маргарита Минина - Марго и демиург. Роман
Поэтому во всех не вполне очевидных случаях я привыкла на нее полагаться. Сейчас она явно почувствовала, что если мы заиграемся, это может завести нас черт знает куда. Хотя меня ее слова поначалу обидели, я понимала, что, в сущности, она совершенно права. Мы не должны с головой погружаться в этот, пусть и соблазнительнейший, но омут. Ну, разве что именно иногда. И именно – если уж совсем невмоготу. Я молчала, обдумывая сказанное Элькой.
А она, видимо, неправильно мое молчание расценила, потому что поспешила добавить:
– Я долго мучилась, как тебе это сказать. И все спрашивала себя: – А вдруг мы с тобой, Марго, из-за этой моей как бы «измены» раздружимся? Я ведь только этого боюсь.
– Да не раздружимся, – улыбнулась я. – Как можно раздружиться с такой разумницей? Я была бы последней дурой, если бы вдруг так поступила. Ведь мы с тобой, правда, почти как сестры. Разве нет? И, вообще, Элька ты у меня большая молодчина. Режешь правду-матку в лицо, если считаешь, что так правильно и лучше будет для нас обеих. Я бы так, наверное, не смогла. А ведь мне даже возразить тебе нечего, хотя немного жаль отказываться от… этого. Но ничего, пробьемся.
Действительно, больше мы с ней никогда за долгие годы нашей дружбы не занимались лесбийской любовью. Хотя иногда мне очень хотелось ее возобновить. И, как призналась мне Элька, ей тоже. Но по мере того, как проходили дни и недели, это желание начало понемногу меркнуть, пока не превратилось в яркое, но словно не вполне реальное воспоминание. К счастью, даже к временному охлаждению это нас не привело. Мы слишком ценили нашу дружбу, чтобы вдруг взять и раздружиться.
А в самом начале октября мы увидели объявление, что все желающие приглашаются на собрание театра «Нечайка» под руководством КА и АМ. Мы с Элькой, естественно, оказались в первых рядах. И вскоре театр настолько нас захватил, что нам стало не до «лесбийской любви», да и, вообще, не до чего.
***
– А ведь, похоже, только благодаря рассудительности Эльки вы, Марго, вместе с ней не стали «законченными лесбиянками», выражаясь ее же словами. Не так ли?
– О, это снова вы, неведомый мне Голос? Да, я думаю, вполне могли бы стать.
– Уверяю вас, вы «отскочили» в самый последний момент. Еще 3—4 встречи и все. И не было бы никаких отношений с АМ. Не было бы и многого другого. А вы сами не жалеете, что тогда отскочили?
– Раньше – нет, нисколько не жалела. И благодарила судьбу и Эльку за то, что мы тогда удержались. Бог миловал, как говорится… А сейчас мне кажется, что если бы мы с ней продолжили наши лесбийские игры, это было бы к лучшему. По крайней мере, для меня.
– Напрасно вы так думаете, Марго. Вы же знаете – «нам не дано предугадать»… Да, это была бы очень красивая и, наверное, прочная связь. Но кончилось бы все не очень хорошо. Во всяком случае, я не имел бы удовольствия сейчас с вами беседовать.
– А что бы случилось?
– Знаете, женская ревность – страшная вещь. Впрочем, это уже совсем другая история. Но не пора ли вернуться к школьному театру?
***
Я уверена, что на свете нет и, наверное, никогда не будет девчонки, которая ни разу не грезила, что станет великой актрисой. Как будет потрясать зрителей своей игрой (и внешностью), и исторгать из них благодарные слезы в момент э-э-э… как сказала бы Элька: – слово забыла, на «ка» начинается… ну да, катарсиса. И я, понятно, не была исключением.
В общем, «любите вы театр, как люблю его я?»
Когда прозвенел звонок с последнего урока, в актовом зале собралось человек двадцать, откликнувшихся на объявление. Попадались ребята из параллельных классов и даже несколько старшеклассников, но преобладал, конечно, наш 10 «В». Наши Станиславский и Немирович-Данченко уже сидели за столом и перебирали листы из пухлой папки, время от времени делая на них какие-то пометки, и о чем-то оживленно переговаривались.
– Присаживайтесь поближе, – как гостеприимный хозяин сделал приглашающий жест АМ и, обернувшись к КА, спросил: – Кто из нас начнет? Может быть, вы, КА?
– Нет, давайте уж вы, АМ, – сказал тот, отрицательно мотнув головой.
АМ не стал спорить, поднялся и стал ходить вдоль стола налево-направо, выдерживая многозначительную паузу. Наконец, он начал:
– Мне выпала честь произнести вступительное слово в этот торжественный день, когда рождается наш школьный театр. Хотя по старшинству, да и по статусу, начинать должен был уважаемый КА.
Выяснилось, что еще в девяностые, «на заре туманной юности» АМ и КА работали в знаменитом тогда студенческом театре, где впервые сверкнула целая россыпь знаменитых теперь актеров. АМ в этом театре выполнял скромную роль рабочего сцены. А вот КА был настоящим актером. Все мы, услышав это, были удивлены. Вот уж с кем- с кем, но с артистом наш грузный историк плохо ассоциировался.
Заметив наше недоумение, АМ продолжил, как ни в чем не бывало:
– Да, да, КА был одним из ведущих актеров в том студенческом театре. Но особую популярность он снискал, исполняя роли в «чеховских» спектаклях. Ведь Антон Палыч, наряду с Шекспиром, давно уже превратился в главного драматурга в современном театре. Вы только взгляните на КА, вылитый чеховский персонаж! Просто доктор из «Палаты №6», где он, кстати, и играл.
Тут мы с Элькой невольно переглянулись – мол, понятно теперь откуда взялось то его мгновенное и чудесное перевоплощение в АМ, которое он нам продемонстрировал на самом первом уроке. Талант! Действительно, талант!
КА протестующее замахал руками, а АМ, заметив это, продолжал:
– Впрочем, мы тут собрались не затем, чтобы утверждать культ личности КА. Хотя он того и заслуживает. Нет, мы хотели поговорить о том, что представляет собой нынешний театр, и о наших с вами общих творческих планах.
***
АМ снова выдержал театральную паузу, обводя лукавым взглядом наше собрание, и продолжил, воспользовавшись своим любимым риторическим приемчиком:
– В этой связи у меня для вас две новости. И обе плохие. Так что начну, пожалуй, с нынешнего состояния дел «на театре». Вы, конечно, слышали, что театр считается самым условным из всех жанров искусства.
Мы закивали головами.
– А что это означает? Хорошо это или плохо?
– Наверное, хорошо, – раздалось несколько не слишком уверенных голосов.
– Нет, плохо. Я бы даже сказал – ка-та-стро-фич-но! Ведь откуда взялся этот термин «условный»? Очень просто – от слова «условиться», договориться, или, используя умное словцо, достичь конвенции. Конвенции между кем и кем?
Мы молчали. Только вечный всезнайка Круглов вставил:
– Между актерами и зрителями?..
– Умница Леша, – улыбнулся АМ. – Только, пожалуй, еще шире – конвенция между зрителями и театром вообще. Включая, в первую очередь, автора пьесы и режиссера – нынче главной фигуры в театральном процессе. И суть этой конвенции состоит в том, что актеры как бы изображают, что на сцене все происходит, как в жизни. А зрители делают вид, что верят в то, что изображают лицедеи на сцене, что это все «взаправду», и они, зрители, мол, всячески этой «взаправде» сопереживают.
Вот это повальное стремление, чтобы все было, «как в жизни» – и есть главная беда современного театра. Актер нам изображает, что он Гамлет, принц датский, в одиночестве мучительно думающий свою думку. При этом он якобы не слышит сморкания, покашливаний, а то и храпа, доносящегося из зала. Или звонков мобильных телефонов. А зритель «не обращает внимания», что ус у актера приклеен плохо и вот-вот упадет, что загнулся уголок декорации, а, главное, что никакой это не Гамлет, а всем известный Иван Иваныч, народный артист. «Ах, как он вжился в роль, как он перевоплотился, – восторгаются добросердечные зрители. – Вот оно – мастерство великого актера!» А великий актер произносит с трудом заученный текст, и видно, что он страдает от тяжелого похмелья «после вчерашнего», и у него тяжелый насморк или зуб болит.
Да и зрители не лучше. Мысли их витают где угодно. Они думают об испорченном бачке в сортире, и что завтра с утра надо вызвать сантехника, о том, что премию на службе снова «зажали», что чадо приносит из школы двойки. Но при этом они все-таки силятся сосредоточиться, чтобы худо-бедно «включиться» в процесс и начать сопереживать («зазря, что ли, ухнули столько денег на билеты?»). Иногда им все-таки удается заставить себя, но на это уходит пол спектакля. И только зритель включится, как тут же наступает антракт. Все спешат в буфет за бутербродами и мороженым. А «настоящая жизнь» на сцене на полчаса обрывается. Ну, и так далее.
***
– Словом, братцы вы мои… и сестры, актеры и зрители безнадежно испорчены, чтобы порождать и воспринимать искусство театра. Все, кроме детей. Потому что они еще, как говорится, «жизни не знают», еще не сплющены и не обтесаны ею, как… как галька на берегу. Да, они еще не стали одинаковыми и плоскими. А потому готовы безоговорочно и самозабвенно верить в разную чепуху. Вспомните себя – как ваше сердце замирало в ужасе, что несчастная елочка так и не зажжется, если вы сами громко, изо всех сил, не закричите: «Елочка, зажгись!»? Как вы пускались в рев, видя, что какой-нибудь заблудившийся теленок тонет в луже. Не зря Иисус призывал: «Будьте как дети!». Увы, тщетно призывал, ибо это невозможно – нельзя родиться обратно. Конечно, случается, что в детство впадают. Но в вашем возрасте вам это пока не грозит.
